Печать
Категория: Тайна заимки двух старух, Роман
Просмотров: 399

Глава 7

 

Дергачев проснулся от холода. Печь остыла. Он поднялся с постели, поежился. Накинув на себя полушубок, вышел на крылечко. Мороз отпустил. Небо было звездное и светлое. Красная луна безмятежно плыла по небу. Опять к морозам. В коридоре он загреб большую охапку дров, захватил кусок берестины и вошел в дом. Стараясь не шуметь, растопил печь. Заглянул в комнату, где спали комиссар с Митричем. Стол был весь уставлен кружками с настоями. Голова Николки была перевязана чистой тряпкой. Он спал спокойно. Видно, Митрич нашел успокаивающую травку. Сам он лежал на животе, свесив руку с кровати, как будто хочет подняться и не может.

Дергачев хорошо оделся, потрогал в кармане пистолет и вышел из дома, осторожно прикрыв за собой двери. Вывел лошадь, запряг сани и покатил к ледовой. Выезжая из леса на дорогу, он стал вглядываться в насыпь, пытаясь увидеть генерала, который прошлой ночью выкатился у него из саней. Он даже вылез из них. Но, сколько не искал, все было напрасно.

« С хутора надо убираться. Генерала нашли на повороте. Теперь только ленивый не догадается хутор проверить» - подумал Дергачев. Чувство вины перед погибшим генералом не оставляло его ни на минуту. Он пытался оправдать себя, тем, что было уже утро, и возвращаться за генералом значило погубить себя. Но то, что вчера складывалось и оправдывалось, за счет усталости и страха, сегодня, когда тело отдохнуло, стало казаться преступлением. Он зло хлестнул лошадь и помчался к хутору. Растолкав Митрича, позвал его на улицу.

- Уходить надо. Подобрал кто-то нашего генерала. Сегодня точно сюда нагрянут.

- Что делать будем? Бросим все?

- Теперь уже никуда ничего не вывезти. Ноги бы унести.

- Нет, Степан. Я лучше сгину, но золото никому не оставлю. Давай лучше покурим и обмозгуем. Перво-наперво думаю нужно с комиссаром покончить.

Он все знает: и что вез, и кто мы, и где мы.

- Где мы не знает. Он в беспамятстве был.

- Зато теперь, благодаря твоей доброте, в памятстве. Во щас глаза продерет после настоек и каюк нам с тобой. Сам не можешь, давай я пристрелю. Пока спит и не заметит ничего. Это ж лучшая смерть. Сделай ему это одолжение. Ведь его все равно свои расстреляют, как найдут. Ну, согласен?

- Нет. Долго он еще спать будет?

- Да с макового настою до утра не очнется.

- Это хорошо. Вчера коней поил. В колодце много наледи?

- Не, он же укрытый соломой был.

- Еще раз хорошо. Ящики с саней в колодец побросаем. Сначала золото, потом снаряды.

- Что ж они колодец не проверят?

- Мы его снегом засыплем. Вроде занесло его, - Степан направился к колодцу.

Не глубоко внизу виднелся лед. - Ящик с золотом легко пробьет однодневное ледовое покрытие.

- Пошли за ящиками, - обратился он к Митричу.

- Пошли, коль так решил.

Тяжелые ящики с золотом один за другим скрывались под водной пленкой. Из последнего ящика Степан достал слиток и стал разглядывать.

- Любуешься? - спросил Митрич, - любуйся, любуйся. Вряд ли ты еще когда-нибудь такое увидишь. Давай хоть по одному кирпичику возьмем.

- А знаешь, я тоже так подумал. Всего нам не унести. А вот штуки по две мы бы могли взять. И спрятать их не трудно.

Затолкав по карманам по два слитка золота, они, перекрестившись, бросили последний ящик в воду. Дальше работа пошла веселее. Ящики со снарядами носились легко и сбрасывались без сожаления. Вода поднялась выше земли и стала сочиться сквозь снег.

- Вот еще беда. Давай сено тащи. Засыпать вокруг надо. В колодец тоже сено толкай, - подгонял Степан Митрича. - Если нам повезет, может, не сразу придут. Может, успеет следы снегом замести.

- Ага. Дурак думками богатеет. Что с лошадьми и подводами делать будем?

- Давай лучше еще раз покурим и покумекаем.

Они присели на крыльце, положив под себя по полену, и закурили. Дым уходил струйкой вверх, верный признак морозов. Снега в ближайшие сутки можно не ждать.

- Вот тебе и засыплет снегом, - сказал Митрич, смотря, как поднимается дым от самокрутки.

- Не в нашей воле изменить что-то. Я думаю, нам теперь вместе нельзя. А тебя так и зовут, как назвался?

- Митрухин я, Иван Дмитриевич. Мне двадцать восемь лет. Крестьянин. Жил в деревне Кряжино, под Омском. Жинка была и две дочки. Очень по ним скучал по началу. Теперь привык. Им без меня легче. Характер у меня скверный. Не могу принять новой власти. А она видно надолго. Вот ты говоришь, что нам вместе дальше нельзя, а мне идти не куда. Вот взяли мы с тобой это золото. А куда с ним. Так только, душу погреть. Решай. У тебя голова получше моей. Что делать?

- У тебя бумаги, какие есть?

- Есть.

- Тогда тебе в город надо, В Томск. Там тебя никто не знает. Мужик ты здоровый. Найдешь работу и притихнешь. Дальше время покажет. До города верст пятьдесят будет не мене. Подводу возьмешь. От нашей деревни прямая дорога. Сейчас морозы. Легко доедешь. Крупы в доме много. Каши надо наварить с собой. Летом я в город приеду, на день Троицы. В полдень на вокзале тебя ждать буду. Тогда и обсудим все. До Троицы никаких разговоров и попыток, приехать сюда, не делай. Золото долго искать будут. Такая потеря не в раз забудется.

- А ты как же?

- А я домой пойду. У меня документ с Германской. Скажу, что добирался долго, работал по дороге. Отец с женой ждут. Не одну видно жданку уже проглотили.

- А этого куда? - махнул головой Митрич в сторону дома.

- А вот этого, мы отвезем с тобой сейчас к его матери. Небольшой крюк сделаем. Дальше на мою деревню повернем. Я там останусь. А ты с привязанными подводами в город поедешь. Где-нибудь на полпути, подальше от этих мест, лошадей отпустишь и направишь их по дорогам, уходящим по сторонам. Там везде разбросаны деревни. Люди лошадей соберут. Сам, когда подъедешь к городу, лошадь брось. В город пешком приди, чтобы твое появление в глаза не бросалось. Ночь зимняя длинная, должны все успеть. Выводи лошадей, запрягай, - сказал, вставая, Степан. - Я кашу пошел варить.

Через полчаса лошади были готовы. Одни за другими выстроились сани. Степан поставил в первую повозку, чугунок с кашей и укрыл его тряпками и сеном. Вернулись в дом. Сели с Митричем за стол, наскоро съели по чашке каши. Комиссар все спал.

- Одевать надо. Время не терпит, - сказал Степан и пошел к кровати, где лежал Николка. Он приподнял его за плечи и встретился с колючим взглядом комиссара. Сна не было у того, как говорят, не в одном глазу.

- Что сразу не мог убить? - задал он вопрос Степану.

- С чего ты взял, что я тебя убить собираюсь?

- А то, что как только я дойду до своих, не жить тебе бандит чертов.

- Не успеешь ты меня сдать. Тебя первого расстреляют. Поезд ты не сберег. Груз тоже.

- Меня ранили. Бандитская твоя рожа.

- Вот как только сдашь меня, так я сразу и расскажу, как мы с тобой под перроном лежали, когда все дрались. И как тебя ранили прикладом по голове. А сейчас буровь что хочешь. На больных не сердятся.

- А я бы заткнул ему пасть, - вступил в перебранку Митрич.

- Ему свои заткнут. Не зачем брать лишний грех на душу. Есть будешь? - спросил он комиссара.

- Подавись сам своей едой! - почти выкрикнул Николка.

- Понятно. Митрич завяжи ему глаза и свяжи покрепче.

Комиссара подвели к телеге, заставили лечь. Связали ноги.

- Куда вы меня везете? - спросил он.

- К твоему начальству, - засмеялся Митрич.

Комиссар больше не проронил ни слова.

- Но залетные, - крикнул Митрич, и, пропустив мимо себя несколько саней, запрыгнул в последние. Ему вдруг захотелось запеть во все горло. Только теперь он поверил, что выживет, и будет жить не плохо. Карманы отвисали от золотых слитков. «Все-таки умняга этот Дергачев. Так все разложил по полочкам. Что веришь, что все получится». Иван Дмитриевич совсем не сожалел о том, что остального золота они могут уже никогда не увидеть. «Да пусть пропадает. Мне и этого хватит», - думал он.

Выехав на ледянку и, проехав километров пять, они освободили первые сани от общего обоза, и Степан, оставив Митрича дожидаться его, свернул в сторону села Назарово. Лошадь бежала по утоптанной дороге легко, не напрягаясь, и вскоре появились темные силуэты домов. Степан направил лошадь вдоль небольшой улице и, подкатив к рыльцу одного дома, остановился.

Он вытащил комиссара, посадил на крыльцо.

- Я развяжу тебя сейчас, чтоб не позорить перед матерью, но если вякнешь - вот те крест пристрелю.

Он развязал руки и ноги Николке и только потом снял повязку с глаз.

Тот стоял молча. Похоже, он никак не мог решить, как поступить дальше.

Степан постучал в окно.

- Кто там? - услышал он голос женщины.

- Мать пусти погреться. Замерз.

- А кто ты?

- Прохожий мать. Но если не пустишь, околею. Не дай помереть у твоего порога.

- Сейчас. Сейчас, - засуетились за дверью.

Степан, удостоверившись, что дверь откроют, прыгнул на сани и ударил лошадь по бокам. Она рванула с места, и вскоре темнота поглотила их.

Митрухин Иван Дмитриевич, беспокойно шагал вдоль обоза, похлопывая себя руками, стараясь не остыть и не замерзнуть. Путь предстоял долгий. Пятьдесят верст в мороз не шутка. Наконец подъехал Степан. Они столкнули все сани с места и обоз, не спеша, потянулся за первыми санями. Немного погодя, Степан не выдержал.

- Нет, Митрич, не доехать тебе с таким обозом в город. А если что случись и убежать не сможешь. Разворачивай их по ледянке к станции. Натягивай вожжи и привязывай их к саням. Вот так, - сказал он, когда все было сделано.

Стегнул со всей силы поочередно каждую лошадь, и понесли они пустые сани в сторону станции, с которой были взяты прошлой ночью.

Степан с Иваном, убедившись, что лошади не остановились, развернули свои сани и как можно быстрее поехали в сторону села Заречного. Там распрощались. Степан показал Митричу дорогу в город и обнял его.

- Не забывай. На Троицу, на вокзале, в полдень.

- Жив буду, не забуду. Прощай. А может в город со мной.

- Не могу. По жене соскучился. Да и отец заждался. Прощай.

Сани скрылись в темноте леса. Ночью страшны только волки, днем люди. Кто страшнее не угадаешь. Степан вдогонку исчезнувшей повозки, перекрестил воздух.

На стук в двери очень долго не открывали, хотя было слышно, что в доме происходит какая-то возня. Степан стал пробираться вдоль стены, увязая по пояс в снегу, чтобы заглянуть в окно. То в одном окне, то в другом появлялся свет. Кто-то очень быстро ходил по дому со свечкой. Почти лежа на животе, Степан подтянулся к узкой щелочке в шторке. Жена Дарья и чужой молодой мужчина носили какие-то вещи и скидывали их в открытое подполье. Кровь бросилась в голову. В глазах помутилось. И он, со всей силы, заколотил рукояткой пистолета в раму окна. Огонек метнулся к двери и сердитый голос отца спросил:

- Кого ночью носит?

У Степана немного отлегло. Если отец дома, значит не все так плохо, как он подумал. Но тут же мелькнула другая мысль. Столько лет не давал он знать о себе. Дарьи идти не куда. Отец сам мог позволить ей завести себе другого мужа. Упавшим голосом, Степан ответил:

- Я это, батя. Открывай.

- Степка! Сын! - Дверь распахнулась, насколько могла открыться.

И тут же на плечах Степана с причитаниями повисла Дарья.