Печать
Категория: Тайна заимки двух старух, Роман
Просмотров: 341

Глава 24

 

Ночь подходит к концу. В ушах звенит от усталости. Крики конвойных и лай собак не дают возможности даже чуть задержать бег. Ряды поредели. С ним уже не те, с кем он начал свой бег. Совсем другие. Но тоже измотанные, едва держатся. По рядам идет слух: «Кто падает – того добивают, бросают в телеги и везут следом за ними». Это известие заставляет людей извлекать из своего организма последние запасы энергии. В голове одна мысль: «Только не упасть».

Никто из заключенных не знает, сколько еще продлится маршрут. Наступает апатия и ожидание, этого освобождающего от мук, выстрела. Кто-то услышал, как переговаривались конвойные, где один другому сказал, что до лагеря не больше версты осталось. Сообщение тут же было передано по рядам. Совсем уже почти упавшие люди стали распрямляться. Заплетающиеся ноги обрели твердость. В глазах появилась надежда. Тихий рассвет весеннего утра, нарушал шаркающий бег заключенных и лай собак. Вскоре, издалека, к этому лаю присоединился лай лагерных питомцев. Все это слилось в один нескончаемый вой, который леденил душу. Николка огляделся вокруг. Все так близко и знакомо. Он попытался вспомнить, что же это за места. Прямо по дороге, слева стоял не очень высокий, но могучий кедр. Пять огромных развилок развесились от ствола в разные стороны и почти касались земли. «Знаю, - сказал сам себе Николка, - еще одного такого кедра в жизни не сыскать. Всю дорогу до дома знаю. Каждое деревцо, каждую тропинку. За столько лет, конечно, изменилось что-то, но у охотника свои приметы». Отлегло от сердца. Появилась надежда. Он, еще не прибыв в лагерь, стал думать о побеге, и это давало ему силы. По прибытии в лагерь долго еще стояли на пронизывающем весеннем ветру. Ждали начальника лагеря. Он завтракал. Когда появился начальник с толпой сопровождающих, добрая треть заключенных лежала на смерзшейся за ночь грязной дороге. Николка стоял. Он вглядывался в приближающуюся толпу, стараясь выделить из них начальника. И когда определил, волосы его встали дыбом. Он узнал, своего ненавистного врага, Дергачева. Хватило сил успокоить себя и подавить дрожь. Он по примеру большинства лег на дорогу и свился клубком. Оттянуть время, хоть ненадолго. Собраться с мыслями. Сейчас они просто раздирали голову и ничем не помогали. «Смириться и затаиться – все, что сейчас необходимо, чтобы выжить», - думал Мальцев.

- Встать! – услышал он грозный голос Дергачева. «Надо же, - подумал Николка, - не знал, что он может так грозно кричать, аж кровь в жилах стынет. Быстро научился». Заключенные – кто сам, кто с помощью рядом стоящих, стали подниматься. Встали все. Начальник поднялся на помост, построенный специально для выступлений перед заключенными.

- И так, - крикнул он в толпу, - объяснять вам не надо, что ваша жизнь теперь принадлежит нам! Хорошая работа! Полное повиновение! Вот все, что вам нужно, чтобы по окончании срока выйти отсюда. Вас разместят по казармам, и сегодня вы освобождаетесь от работы. Завтра с утра, ваш режим такой же, как у всего лагеря. Перекличку сделает мой заместитель.

- Начинайте, - сказал он, повернувшись к Грязнову. Грязнов, тяжело переступил с ноги на ногу. Вытер большой темной ладонью свое широкое красное лицо и начал читать список, каждый раз ожидая ответа:

- Андреев!

- Здесь.

- Ангелов!

- Здесь. И потекли минуты изнурительной переклички. Мальцев с ужасом ждал своей фамилии. Если Дергачев услышит, он непременно это отметит. Но на его счастье, Дергачев пошел к себе в контору, бросив на ходу: «Продолжайте».

Чашка жидкой похлебки вернула желание жить. Заключенные, ругаясь, отстаивали свои места в бараке. Мальцев ходил ко всему безучастный. Он готовил план побега. Передвигаясь, погруженный в мысли, из одного конца барака в другой, он, в конце концов, наткнулся на здоровенный кулак, от удара которого, согнулся пополам. Дыхание перехватило, ноги стали заплетаться друг за дружку, и Мальцев упал.

- Еще раз мелькнешь перед глазами, убью!

Услышал он над головой. Встать было трудно. Дыхание никак не могло установиться. Кто-то стал его поднимать. Он с трудом разогнул ноги. Поднял голову и встретился с самодовольным, презрительным взглядом Косача. Здорового, под два метра, уголовника. Николка и сам был не из низкорослых, но он едва доставал ему до плеча. Косача считали цепной собакой охраны, стукачом и негодяем. Он всегда имел, что поесть и что покурить. Охрана с ним заигрывала. Его ненавидели и боялись. В начале этапа ему даже позволялось проехать немного в телеге, пока те не заполнились, по мере продвижения, труппами. Вступить с ним в драку – равносильно подписать себе смертный приговор.

Мальцев, держась за живот, отошел к выходу и сел у небольшой печурки.

- Вот ты там и спать будешь! – крикнул ему через весь барак Косач, - следить будешь, чтобы печь не тухла. По бараку прошел заискивающий смешок, в поддержку главаря. А что Косач главный теперь в бараке, ясно было всем. Николка молчал. Он также отрешенно смотрел на мелькающие огоньки в печи сквозь заслонку, и казалось, не о чем не думал. Но, если бы кто-нибудь мог заглянуть ему в душу, то ужаснулся бы от пылающих в ней страстей. Его ненависть к своей жизни и к некоторым из людей, окружающих его, особенно к Косачу, рвалась наружу, и он едва ее сдерживался. Чтобы его не выдали руки, он затолкал их подмышки и с силой прижал к груди. Перед топкой стояла баночка с какой-то жидкостью, и он перекатывал ее с ноги на ногу. Она легко позвякивала под ногами и успокаивала его. Зато раздражала других. Косач поднялся с места и стал надвигаться на присевшего Дергачева. Его свирепый вид не предвещал ничего хорошего. «Убьет! В лучшем случае покалечит!» - решили все, кто это видел. Морда Косача покраснела от злости, он нервно перебрасывал во рту дымящуюся папиросу из одного уголка губ в другой, постоянно сплевывая. В бараке наступила гробовая тишина. Все ждали развязки, боясь вмешиваться. Один Мальцев ничего не замечал. Он также смотрел на мелькающие огоньки и мыслями был глубоко в себе. Кто-то из заключенных не выдержал, когда Косач высоко над головой Мальцева поднял свой огромный кулак.

- Защищайся! – крик, срывающийся на визг, вывел из оцепенения. Мозг в мгновение осознал опасность. Николка кубарем скатился с табурета. Огромный кулак, никого не задев, прошил воздух. От неудовлетворенного чувства Косач совсем рассвирепел. Глаза налились кровью и он, разбросав толстые руки в стороны, пошел на присевшего от страха Мальцева.

Николка стал искать хоть какое-нибудь оружие защититься и кроме небольшой баночки ничего не нащупал. Тогда он решил хотя бы плеснуть той водой в лицо и попытаться сбежать от расправы. Рука его резко поднялась и опустилась. Жидкость плашмя упала на лицо Косача. И к ужасу всех окружающих, огромное красное, свирепое лицо с изжеванной папиросой в зубах, вспыхнуло. Дальше загорелась одежда. Вопли горевшего замораживали мозг. Он метался, ища выход, и натыкался на нары, которые тут же занимались пламенем. Заключенные тушили и убегали от живого костра. Мальцев пришел в себя первым. Он схватил толстую палку, лежащую у печи и с силой, толкнул Косача к выходу. Тот упал телом на улицу, так и не переступив порога. Никто не бросился тушить его. Все гасили пламя в бараке. Огромное обожженное тело, лицом вниз, лежало на выходе. Оно уже не дергалось и не стонало. Все было кончено. Косача не стало.

В бараке начались допросы. Все как один утверждали, что Косач хотел запалить мокрые поленья и неудачно плеснул керосин в печь, брызги попали на лицо. Конечно же, никто в это не поверил, но это объяснение было выгодно всем. На том и порешили. Всех прибывших заключенных оставили без ужина, чтобы впредь соблюдали осторожность.

Четверых по списку: Андреева, Ангелова, Бабенко и Мальцева отправили хоронить сгоревшего. Из еловых веток, которых горой было навалено у лесопилки, соорудили волокуши. Они легко скользила и по грязи, и по не растаявшему в лесу, где помещалось кладбище, снегу. Подвезли волокуши к огромной не зарытой могиле. По верху были навалены свежие труппы. Это те, кто не дошел до лагеря. Их уже мертвых привезли на подводах и побросали в яму. Все четверо, перевернули волокуши, обезображенный труп Косача, навсегда нашел себе пристанище. От огромной могильной ямы несло тошнотворным запахом.

- Когда они собираются зарыть эту могилу? – спросил Андреев, ни к кому конкретно не обращаясь. Светлый и худой, почти подросток.

- Это не твое собачье дело! – сказал, наблюдавший за ними конвоир. – Бегом в лагерь!

Ноги затопали по грязным лужам. Забежали в ворота. Конвоир отстал. Они сбавили шаг. Но тут, новый окрик заставил их продолжить бег. Прошел почти месяц. Мальцев решил, что пора заводить друзей. Одному выживать было трудно. Скудная еда и изнурительная работа, от рассвета до заката, лишали последних сил. Он решил продолжить более близкое знакомство с теми, кто участвовал в похоронах Косача. В один из вечеров он пригласил их попить вместе кипяточку с сухарями, которые он несколько дней копил для этого случая. Все трое с радостью согласились. Кто ж откажется от дармового сухаря. Разговор начался с более близкого знакомства. Мальцев начал с себя. Он рассказал, что служил в Красной Армии, но проштрафился и угодил в лагерь. Андреев с Ангеловым захихикали.

- Что здесь смешного? – спросил обиженно Мальцев.

- А мы не про тебя, - сказал Андреев, - Мы про себя. Мы с ангелом у беляков служили и тоже проштрафились. Домой сбежали. Теперь вот, стало быть, все вместе здесь. И белые и красные.

- И уголовники, - добавил Ангелов, кивая на Бабенко.

- Этот порося у соседки спер, - Андреев сдержанно засмеялся, так, чтобы не слышали остальные заключенные.

Мальцев взглянул на Бабенко, но тот, опустив голову, молчал, будто ничего не слышал. «Понятно, - подумал Николка, - никто из этих троих не подходит». Для него беляки до сих пор оставались врагами. Про вора же вообще говорить нечего. Вор он и есть вор. Выходит, что других искать надо. Зря только сухари извел. На кого? Он стал перебирать каждого в своем бараке. И понял, что он слишком долго собирался создать союз. Все уже разделились на группы. И теперь уже не создавать, а к кому-то пристраиваться надо. Даже эти трое, с которыми он пил сейчас кипяток с сухарями имели свой союз. Он понял, что других не найти, везде он будет лишним. С этими, хотя бы в первый день в лагере, было общее дело. Похоронив Косача, они вроде, как породнились. Вообще все друг друга боятся. Кругом стукачество. Начальство знает все и про всех. Николка решился.

- Мужики, - сказал он, - я предлагаю нам всем, здесь собравшимся поддерживать друг друга. Как вы считаете. Даже в обыкновенной драке, и то мало кто полезет на четверых.

Все согласились. На следующее утро они всячески старались работать как можно ближе друг к другу. В обеденный перерыв, староста, заподозрив сговор, отослал Ангелова с Андреевым в другой конец лесопилки. Бабенко остался рядом. Остаток дня прошел в работе, под строгим надзором охраны. Почти никто не разговаривал. Разве что, иногда прорывались маты, когда, что-то не клеилось. Бабенко – плотный рыжий мужик, с маленькими свинячьими глазками, работал не останавливаясь. Пухлые щеки его горели румянцем, круглая борода, обросшая рыжим легким пушком, выпячивалась на лице полу-мячиком. «С чего он такой гладкий и сытый? – думал, толкая бревно в гудящие пилы, Мальцев. – Не иначе стукач, или провокатор, а может и то и другое. «Он огляделся вокруг – Вытянутые худые лица, отсутствующий взгляд и механические движения рук. Бабенко, полная противоположность остальным. «Надо быть осторожнее в разговорах при нем», - решил Мальцев. Но поздно вечером, когда по бараку на разные голоса стал раздаваться храп, и разговоры сами по себе стали затухать, Николка сквозь сон почувствовал, что его кто-то теребит за плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой круглую рожу Бабенко.

- Чего тебе? – сердито спросил он.

Бабенко приставил к губам палец.

- Тсс… – сказал он, и махнул рукой, приглашая Мальцева следовать за ним.

В тамбуре барака Бабенко оттащил Николку в дальний угол и шепотом сказал:

- Слышь, що щас я у конвоя услыхал. Мы ж тепереча в уместе. Вот слухай.

- Подожди, - остановил его Николка, - ты стукач? Откуда ты их секреты знаешь?

- Да тишь, ты. Без меня есть, кому стучать. Место у меня есть секретное, куда конвой мочиться ходит. За бараком, в аккурат через стену за моим лежаком. Я там паклю вынимаю и слухаю. Дак, вот слухай. Жена тебя разыскала с сыном и мать. Приехали, нашли как-то. Их близко не подпускали. А потом сам начальник разрешил их в лагерь запустить. Завтра свидание устроят. Ну, все, айда, пока не словили.

Николка шел следом за Бабенко вдоль лежанок. Ноги не слушались. Казалось, что сердце своим стуком, может разбудить спящих. «Мама, приехала мама. Неужели и вправду им дадут увидеться. А жена и сын? Конечно же, Вера и Тимошка. В первый раз в жизни он увидит своего сына. Жалко, что сын в первый раз увидит своего отца в таком виде, но что поделаешь. Вера молодец. Жалко, что ему не дали на ней жениться. Хорошая жена бы была. А может все еще сложится. Пять лет не так много. Может, ради сына и дождаться». – Николка лукавил сам себе. Чувства прошли. Он был благодарен Вере, за все, что она делала для них и не более. Но сейчас ему казалось, что он искренне любит ее. «Как дожить до утра?» - повторял и повторял про себя Мальцев, пока не уснул.

Дергачев же в это время принимал гостей. Не званых, как говорят, негаданных. Ему еще днем донесли, что у ворот в лагерь ходят две женщины и мальчик, с корзинами. Он ответил:

- Но ходят и ходят, что такого. Здесь часто ходят. Колбу собирают. Ее вокруг лагеря хоть косой коси.

- Эти колбу не собирают, - ответили ему. – Они просят начальника увидеть.

- Гнать прочь! – сказал он. Хотя нет, чего еще хотят?

- Заключенному Мальцеву продукты передать хотят. Может, возьмем продукты-то и тогда уж прогоним.

- Корзины возьмите и гоните в три шеи! Хотя нет, - опять остановил ретивых солдат Дергачев, - как вы фамилию назвали?

- Мальцев. К нему это.

- Тогда стоять! Сначала все бумаги ко мне на стол по Мальцеву. Немедленно! – У Дергачева стала подергиваться щека.

«Неужели опять Николка. Убил же я его. Правда, потом его никто не нашел», - размышлял суетливо Дергачев. Принесли папку. С первых же строк, Дергачев понял, что Николка жив и у него в лагере. «Как же за все это время я не увидел его, наверняка прячется от меня, зараза живучая!» Опять у Степана засосало под ложечкой от приближающейся опасности. До позднего вечера он не знал, как поступить, надеясь, что женщины устанут и уйдут. Но те не уходили. Он несколько раз сам поднимался на вышку и видел, как они сидели на бревне, брошенном вдоль дороги. Чтобы успокоиться, он пил понемногу самогон и к вечеру, смотря с высоты смотровой вышки на женщин, он вдруг начал себя жалеть и завидовать, врагу своему – Мальцеву. Зависть переросла в ненависть. И после очередного глотка самогона он крикнул:

- Грязнов! А приведи ко мне этих баб.

- Может прогнать все-таки лучше? – спросил осторожно тот, стараясь не вызвать гнева начальника.

Но Дергачева обидело обсуждение его приказа. И он почти завопил:

- Пошел вон! Я сказал, женщин сюда! – Он хлопнул кулаком по столу.

Грязнов выскочил и побежал к воротам. За воротами женщины, сидя на бревне тихо переговаривались. На руках молодой спал ребенок, мальчик лет пяти-шести. Грязнов оглядел женщин. Они встали. Одна – лет под пятьдесят, в платочке, повязанном вокруг головы, почти закрывающем глаза и в темном платье с белым воротничком. «Наверняка праздничное», - подумал Грязнов. В руках она держала свернутое пальто. Было начало лета, но ночи были холодными. Вторая женщина выглядела лет на двадцать пять. На ней была черная шерстяная юбка, прямого покроя. На плечи была накинута красивая кроличья шубейка. На голове был невысокий соболиный блинчик. «Ее глаза, как омуты. Утонуть можно», - подумал Грязнов, встретившись с ней взглядом. Ему захотелось защитить ее, и он сказал:

- Шли бы вы отсюда, женщины. От греха подальше.

- Никуда мы не пойдем, - сказала старшая, - пока не увидимся с начальником. Взгляд ее был достаточно решительным, чтобы Грязнов понял, что уговоры не помогут. Он отступил.

- Что ж, пойдемте к начальнику. Он ждет вас.

- Вот, Верка, а ты не верила, что он нас примет. Охота ему что-ли, нас каждый день под воротами видеть? А мы бы отсюда не ушли.

- Анастасия. Ребенка жалко. Зря мы его с собой взяли.

- Чего зря? Ребенку-то быстрее отца покажут. Думай, о чем я тебе говорю. Думаешь нас — это его пожалели, ребенка, вот начальник и согласился с нами встретиться. А как ты думала. Я все ранее подумала. Без Тимошки не пустили бы. Это я знаю.

- Ладно, тихо ты! – Вера дернула Анастасию за рукав. Они подошли к дому. На крыльце стоял мужчина, облокотившись рукой о перила и скрестив ноги. Голова его была высоко поднята. Глаза едва виделись из-под козырька. Он ткнул пальцем в Веру и сказал Грязнову:

- Эту ко мне.

- А этих? – спросил Грязнов.

- А этих к тебе, - засмеялся Дергачев, - спать пока положи. Я с ними потом поговорю.

Грязнов повел Анастасию с Тимошкой к себе. Дергачев же, картинно махнув рукой в сторону двери, пригласил Веру войти. При свете они сразу узнали друг друга. У Веры появилась надежда, у Дергачева зависть и злость. Перед ним стояла красивая, статная, ухоженная женщина, любящая его врага, из-за которого он, собственно, и вынужден находиться здесь в этом паршивом лагере. А его собственная жена сбежала неизвестно куда.

- Садись, - сказал он, - пей и ешь.

- Я не буду пить.

- Будешь! – сказал Дергачев резко, - будешь. Вы теперь все у меня здесь! – Он вытянул руку и сжал пальцы перед носом у Веры. – А ты Полигаева, если не дура, конечно, спорить со мной не станешь. Или станешь? Или дура? – засмеялся он с издевкой.

- Я не дура, - смиренно ответила Вера.

- Вижу. Все понимаешь. Сын твой теперь у меня. Тут дурой быть опасно. Значит не дура? – Наклонив свою голову, и посмотрев ехидно из-под сдвинутых бровей, еще раз, спросил он.

- Не дура, - еще тише ответила Вера.

- Ну, тогда ты знаешь, что тебе надо делать…, - сказал, вставая из-за стола Дергачев, стаскивая с себя рубаху.

На стук в двери он почти зарычал:

- Пшли вон! До утра не тревожить!

За дверьми сразу же стало тихо. Осторожные шаги беззвучно спустились по ступенькам крыльца и затихли.

Всю ночь Тимошка потихонечку плакал. Он не любил бабу Настю, и боялся большого страшного дядьку, который привел их в этот дом. Мама все не приходила, и никто не говорил, где она и когда вернется. Он уснул уже под утро, свернувшись калачиком. Головка его лежала на мокрой от слез подушке, кулачки подперли щечки. Губки оттопырились от не прошедшей обиды. Грязнову стало так жалко мальца, что он, пошарив у себя в кармане, достал не рубленый кусок сахара и положил на подушку, рядом с Тимошкиными губами. И Тимошка почувствовал и проснулся. Он не увидел мамы, и это его обидело, но потом, он увидел большой кусок сахара и обрадовался.

- Это мама принесла? – спросил Тимошка.

- Нет, - сказал Грязнов, — это я принес, - и, видя, как темнеют от досады, глаза ребенка, добавил, - но попросила меня передать тебе сахар твоя мама. Она скоро придет.

И засветились глаза у Тимошки, и он с благодарностью посмотрел на Грязного. Большой дядька больше не был для него страшным. А Грязнову все тревожнее становилось за ребенка. Было уже совсем светло, а мамка его все не возвращалась.

Грязнов пошел к дому Дергачева. Тот встретил его на крыльце, остановил, не дав войти в дом.

- Всех за ворота, - сказал он.

- Кого? – не понял Грязнов.

- Бабку и пацана. Мать уже за воротами. Скажи, пусть ждут. Скоро выйдет к ним Мальцев.

Анастасию с Тимошкой выпустили через решетчатые двойные ворота. Вера обняла сына, прижала к себе.

- Ну что, договорилась. Покажут нам Николку? – теребила ее за рукав Анастасия.

- Настя, пойдем отсюда. Боюсь я, не доброе Дергачев задумал. Зря мы сюда приехали. Не надо было искать его, пока бы сам не вернулся.

- Это не твой сын. Тебе до него, конечно, дела нет. На твой век кобелей хватит. А сын у меня один. Мне его хоть одним глазком увидеть. – Она, оттолкнув Веру, стала глядеть на лагерную дорогу, хорошо просматриваемую сквозь решетчатые ворота. Дорога уходила вниз под гору, где и располагались бараки. Дома администрации находились по обе стороны от нее, не далеко от ворот. Но из домов никто не выходил. Все были на работах. Кто в лесу, кто на самой лесопилке.

Слышно было, как валились огромные деревья, со стоном ломая ветви. Жужжание пил и стук топоров не прекращался ни на минуту. Уже больше часа стояли под воротами лагеря женщины. Наконец в конце дороги появились две мелькающие головы. По мере приближения люди подрастали и вот уже две фигуры шли к воротам. Охранник увидя начальника заволновался. Закинул на плечо винтовку, поправил шашку, и вытянулся в струнку.

Анастасия вцепилась в решетку ворот и глядела, не сводя глаз, как подходит ее Николка. Исхудавший, обтрепанный. Глаза глубоко запали. Он остановился за вторыми воротами со стороны лагеря, в трех метрах от тех ворот, за которыми стояла мать. Рядом с матерью стояла Вера, прижимая к себе Тимошку. Вера, развернула сына, и показала его Николке. Тот улыбнулся. Тимошка смотрел на него, а Вера шепотом говорила сыну на ушко:

- Смотри Тимоша — это твой папа. Понял?

- Понял, - серьезно отвечал Тимошка, и старался побыстрее затолкать в рот уже довольно похудевший кусок сахара. Ему гораздо больше нравился тот страшный дядя, который дал ему сахар, чем этот. Тем более, что у него есть папа, большой и красивый, и добрый и зовут его по смешному «Леший», и зачем ему еще один папа, но сахар мешал спорить с мамой и он со всем соглашался, лишь бы быстрее его оставили в покое.

- Николка, мы тебе гостинцы передали, - кричала мать, хотя расстояние между ними было небольшое и можно было говорить спокойно. Ты не переживай. Я теперь часто буду ездить. Подкормлю тебя маленько. Какой худой стал. Не кормят здесь что-ли? – она осуждающе покачала головой и с укоризной посмотрела на Дергачева, который стоял рядом и не отходил далеко от Мальцева. Он что-то шепнул тому и Николка крикнул матери:

- Мама ничего не надо. Слышишь, не приезжайте больше, пока сам не вернусь.

- Это кто мне запретит с тобой видеться? Нет, сынок, я теперь дорогу знаю. Я теперь каждую неделю здесь буду, ты приходи к воротам-то не забывай.

- Мама, это тюрьма. Нельзя сюда. Вас больше не пустят, - Николка старался всем видом показать, что пора уходить и больше никогда не возвращаться. Но Анастасия ничего не видела и не замечала. Вера тянула ее за руку от ворот, но та рвалась обратно и кричала:

- Коленька, никого не бойся, я к начальству пойду…, - но тут голос ее оборвался. Она увидела, как взлетела шашка над головой сына и покатилась его головушка по грязной дороге.

- А-а-а, - закричал ребенок и засучил ножками, пытаясь спрятаться на мамкиной груди. Остолбеневшая от увиденного, старая женщина, с застрявшем криком в горле, снопом упала навзничь. Вера, все крепче и крепче прижимая к себе сына, никак не могла оторвать взгляда от головы, отделенной от тела. Из оцепенения ее вывел громкий и грозный голос:

- Пошли прочь отсюда, пока ваши головы не полетели! – Вера почувствовала, как ее толкают в спину. Она еще раз оглянулась, но встретилась с ужасной ухмылкой Дергачева. Это привело ее в ужас. Она, опустив сына на дорогу, схватив его за ручонку, побежала прочь от проклятого места. До самой железной дороги она бежала, не останавливаясь, то, подхватывая сына на руки, то, ставя его опять на дорогу, чтобы он бежал сам. Добежав до насыпи, она упала на нее всем телом. Рядом лег Тимошка. Повзрослевший и молчаливый.

Солнце покатилось к закату. Анастасии все не было. Вера, соорудив шалаш и замаскировав его ветками, посадила в него Тимошку.

- Сынок, сиди здесь и никуда не уходи. Я посмотрю, где баба Настя, и мы пойдем домой.

- А ты скоро?

- Скоро, скоро сынок. Ты только не уходи никуда.

Когда стали видны ворота лагеря, Вера спустилась в кусты и стала передвигаться перебежками. Метрах в пятидесяти от лагеря, она наткнулась на мертвую Анастасию. Рядом с телом была воткнута лопата. Вера все поняла. Дергачев знал, что она вернется, и приказал оставить ей лопату. Она, больше не скрываясь, вырыла яму рядом с дорогой, и похоронив Анастасию, заровняла землю. Набросала веток. Рядом также воткнула лопату. Посмотрела вокруг и, опять почувствовав страх, бросилась бежать.

Немного погодя, из леса вышел Дергачев. Выдернул лопату и закинул далеко в кусты. Посмотрел вслед убегающей женщины.

- Теперь сюда никто не сунется.

Еще пять километров прошли Вера и Тимошка, пока вышли к станции. Поздно ночью приехали в Томск. Спать легли, не зажигая света. Вера обняла сына и так проспала, не выпуская его из рук, до утра.